СтатьиОчерки...Прочтения...РецензииПредисловияПереводыИсследованияЛекцииАудиозаписиКниги

Опубликовано в книге: Русская эмиграция: Литература, История, Кинолетопись. 

Материалы международной конференции, Таллинн, 12–14 сентября 2002.
Ред. В. Хазан, И. Белобровцева, С. Доценко. Иерусалим – Таллинн: Гешарим, 2004.

Зоя Копельман

Письмо Л.О. Пастернака А. Эйнштейну

В читальном зале математической библиотеки Еврейского университета в Иерусалиме, в кампусе Гиват Рам, висит портрет Альберта Эйнштейна кисти Леонида Осиповича Пастернака. Как известно, краеугольный камень Еврейского университета на Земле Израиля был заложен в 1918 году, открыто это учебное заведение было 1 апреля 1925 года, и живописный портрет "самого великого еврейского ученого нашего времени"1 был приобретен организационным комитетом накануне национального торжества.

Идея создания Еврейского университета увлекла Эйнштейна еще в 1919 году, когда к нему обратились лидеры Сионистской организации в Германии с предложением участвовать в обсуждении целей и задач будущего еврейского высшего учебного заведения. В 1921 году вместе с Хаимом Вейцманом Эйнштейн отправился в США собирать пожертвования на Еврейский Университет. В 1923 году он приехал на неделю в Палестину и на горе Скопус, там, где еще только предполагалось возвести учебное здание, прочел 7 февраля по-французски лекцию по теории относительности – первую научную лекцию будущего университета, слушать которую пришли верховный комиссар мандатных властей Герберт Самуэль и все видные люди города, евреи, мусульмане и христиане. Первые фразы были сказаны Эйнштейном на иврите, о чем есть запись в его дневнике: "Мне следует начать с приветственных слов на иврите, на котором я с трудом могу прочесть по написанному"2. В 1925 году Эйнштейн был избран академическим директором Еврейского университета, много лет состоял членом его попечительского совета.

Иконография Эйнштейна к началу 1925 года насчитывала несколько живописных и скульптурных портретов. Тем не менее, предпочтение было оказано именно работе Пастернака. Леонид Осипович Пастернак тогда был известен в сионистских кругах именно как еврейский художник. Тому способствовал изданный в 1924 году в Берлине первый на иврите альбом-монография с 144 репродукциями живописных и графических работ Пастернака и двумя пространными очерками о нем. Автором одного из них был Хаим Нахман Бялик (1873-1934), ивритский поэт первой величины, вовлекший, как он сам считал, русского академика Леонида Пастернака в круги национально мыслящей еврейской интеллигенции3. Альбом воспроизводит, в частности, целую галерею портретов еврейских писателей, деятелей культуры и сионистского движения, созданных в Москве и Германии. Таким образом, выбор мастера, писавшего Эйнштейна, в большой степени определялся близостью Л.О. Пастернака к кругам сионистов в Берлине, что, конечно же, нисколько не умаляет художественных достоинств портрета.

Портрет неожиданно расцвечен красным, что не типично для изображений Эйнштейна, но характерно для пастернаковских живописных портретов 20-х годов, отмеченных оптимизмом и витальностью4. Полотно поражает непосредственностью схваченного выражения: у Эйнштейна живое лицо доброжелательного и заинтересованного слушателя. Как оказалось, это не случайно. Вот что известно об отношении ученого к позированию, в частности на сеансах у Пастернака:

              Эйнштейн рассказывал мне, что для него создание картины, включая и его собственные портреты, было всегда и неизменно захватывающим, ибо его изумляло обилие самостоятельных этапов творческого процесса. <...> Вдобавок Эйнштейн любил атмосферу художественных мастерских, где, благодаря нетривиальному зрению художников и их неутолимой страсти к исследованию, он чувствовал себя партнером таких выдающихся интеллектуалов, как Либерман, Орлик или Мопп (Макс Оппенхеймер). Это естественно приводило к возникновению человеческой близости. <...> Его знакомства и последующая дружба с художниками, встретившимися Эйнштейну в Берлине, начались с живописца, которого я не имел чести лично знать: это Леонид Пастернак. <...> Пастернак неоднократно делал с него наброски, а также писал. Во время их сеансов этот впечатлительный и высокоинтеллигентный художник наверняка снискал его уважение, поверяя Эйнштейну секреты искусства портретирования. С тех пор, так он мне рассказывал, портреты стали для него отдельной темой изобразительного искусства, которая вызывала его на разговор. И это я испытал на себе5.

В Архиве Альберта Эйнштейна в Национальной и университетской библиотеке в Иерусалиме сохранилось адресованное ему письмо Леонида Осиповича Пастернака, публикуемое здесь с любезного разрешения Архива. Письмо (ед. хран. 34 184) относится, по всей видимости, ко времени планирования персональной выставки Л. О. Пастернака и составления альбома-каталога к ней, куда портрет Эйнштейна войти не успел. Не о ней ли сообщал Борис в письме от 21 октября 1926 года: "Папина выставка в Берлине протекает блестяще и встречает баснословный прием"6.

О знакомстве Пастернаков с Эйнштейном рассказала и дочь Леонида Осиповича Лидия Пастернак-Слейтер:

    Самой собой разумеется, что мои родители и Эйнштейны состояли в дружеских отношениях. Свидетельством тому служат портреты Эйнштейна, сделанные моим отцом, лучшие из которых остались в нашей семье. Совершенно замечательный портрет Эйнштейна находится в Еврейском университете в Иерусалиме. <...> Впервые мои родители и Эйнштейны познакомились в советском посольстве в Берлине. Посольство было тогда важным общественным местом в сердце немецкой столицы. Оно располагалось прямо на улице Унтер ден Линден. Это был небольшое, но заметное здание. Туда ходили послушать концерт, лекцию, посмотреть короткий театральный спектакль или принять участие в непринужденном общении. <...> Однажды в этом посольстве моя мама играла на пианино, и кто-то спросил ее, не могла ли бы она сопровождать Эйнштейна. Однако Эйнштейн воспротивился. Он сказал: "Я не рискну выступать после такой искусницы!". Все же мама его уговорила. И он действительно играл, а она аккомпанировала ему. А отец это зарисовал. И так возник лист, где нарисован играющий на скрипке Эйнштейн.

    После этого первого знакомства мои родители и Эйнштейны поддерживали связь. В 1924 году на улице Байеройтер был сделан первый большой портрет Эйнштейна. В конце двадцатых – начале тридцатых годов были созданы другие работы. <...> Без сомнения между Эйнштейнтами и нашими родителями существовали постоянные, хоть и не прочные отношения, которые были прерваны в связи с их отъездом в эмиграцию7.

Ценность публикуемого документа и в том, что в нем упоминаются домашние концерты с участием ученого. Общеизвестно, что Эйнштейн играл на скрипке, но замечаний о качестве его игры немного. Иначе обстоит дело с представлением о музыкальном профессионализме и одаренности жены Леонида Осиповича, Розалии Исидоровны Пастернак, которая до замужества была профессором Одесского отделения Императорского русского музыкального общества. О ее публичных выступлениях неоднократно писал хвалебные отзывы виднейший музыкальный критик России начала 20-го века Юлий Энгель8. Самый факт совместного музицирования Альберта Эйнштейна и Розалии Пастернак свидетельствует о высоком мастерстве скрипача-любителя.

За текстом письма проступают те же сердечная теплота и озабоченная преданность профессии, что чарующе обнажают себя в эпистолярном наследии Леонида Осиповича в целом. Те же черты, как видим из цитированных выше воспоминаний, пленили и Эйнштейна. Однако этот именно документ показывает, что круг общения российских евреев-эмигрантов в Берлине не замыкался русскоязычной средой. Как кажется, еврейские национальные симпатии и общность универсального культурного мироощущения сближали людей даже биографически далеких. В случае Альберта Эйнштейна и Леонида Пастернака именно национальный сантимент и любовь к музыке способствовали возникновению более интимных отношений между художником и его моделью (чего не произошло, например, при попытке Пастернака писать Германа Когена9).



Verehrtester, liebster Herr Professor!

Ich habe keine Worte Sie für Ihre Seelensgüte und Opferwilligkeit zu danken und ich bitte Sie herzlichst mir meinen folgenden Zeilen, als den aufrichtigsten, ohne jegliche Hinterlistigkeit, Kränkung oder sonstige Gefühle – Glauben zu wollen.

Nämlich, erstens: um ein Stunde erfolgreich aus zunützen, müss ich – wie ich schon sagte – vor wenigstens einen Tag wissen um Vorbereitungen zutreffen, das heiss ein ganzer Untermalung damit ich auf dem frischen in eine Stunde alles zusammenbringen kann. Heute bleibt mir wenig Zeit und unmöglich.

Zweitens, da ich jetzt im den truben Tagen – Sah, dass es nicht gehen wird knapp vor der Aus[s]tellüng und da der Kunsthändler längstein entgültiges Verzeichniss für den Katalog forderte – so müsse ich aus dem Katalog das Portrait gestrichen und für ein anderes Mal mir verschoben – lassen.

Drittens und hauptsächlich – ich Selbst weiss es nach meinem Exempel wie ich beschäftig bin und wie es unmöglich wenn Mann so beschäftigt ist – eine freie Stunde heraus zuholen – so will ich gegen über Ihnen nicht zuweder meinem Lebens Gründsatz "Thue deinen Nächsten nicht, dass du dir nicht wünschst" – handeln.

Und endlich – da ich mir die Musik nicht vermissen und verderben Will und Sie, mein teuerster und liebster Herr Professor, nicht von mir abschrecken dass Sie schon vom hören meines Namen laufen wollten. Und in Zukunft noch Sie musizierend bei uns oder bei Euch hören will – alles zusammen.

Wenn ich nur deutsch rede – zwingt mich Sie auf das aufrichtigste zu bitten – fur einen mehr freiere Zeit – diese Stunde verschieben zuwollen, da ich etwas neues nach Ihnen schaffen will! Seien Sie mir nicht böse und denken Sie nicht an mich, dass ich so zudringlich und belästigend bin – denn ich möchte dass nichts, nichts trübes hinterbleibt keine Ärgerniss oder Kränkung – nur freies unbetrübtes Verkehren.

Nochmals meinen herzlichsten Dank der gütigen verehrten Frau Professor und Ihnen und lassen Sie uns glauben und hoffen, dass in dem Feiertagen, wo Sie und wir freier sein wurden – das so glänzend angefangene Musizieren – zu wiederholen!

Sie liebender, ergebenster und hochschätzender

                                                                                                L. Pasternak

Перевод:

Глубокоуважаемый, любимейший господин профессор!

У меня не хватает слов благодарности за Вашу чрезвычайную доброту и готовность к самопожертвованию, и я прошу Вас отнестись благосклонно к моим нижеследующим строкам, поскольку они искренне, без тени лукавства, обиды или прочего чувства.

            Итак, первое: для того, чтобы сеанс прошел успешно, я должен – как я уже говорил – знать по меньшей мере за день, чтобы сделать приготовления, то есть полностью грунтовку, тогда я по свежему на сеансе все смогу немедленно начать. Сегодня у меня осталось мало времени и никак невозможно.

            Во-вторых, я тут все еще переживаю грустные дни – смотрите, поскольку это [сеанс] не получится перед выставкой и поскольку торговец картинами требует для каталога перечень реальных вещей – я должен вычеркнуть этот портрет из каталога и отложить его до другого раза.

            Третье и главное – я по собственному примеру знаю, как я бываю занят и как невозможно, когда человек так занят, выделить свободный час – поэтому не буду в отношении Вас поступать противно своему жизненному принципу "Не делай ближнему того, что ты не хочешь, чтобы делали тебе".

            И наконец – поскольку я не хочу пропускать музыку и причинять ей ущерб и Вас, мой дражайший и любимейший господин профессор, не хочу отпугивать, ибо Вы уже давно заслышав мое имя бежать хотели. И в будущем Вас, музицирующего у нас или у Вас, услышать хочу – всё вместе.

            Раз уж я начал говорить по-немецки – я вынужден Вас искреннейше просить о дополнительном свободном времени – этот сеанс отсрочить, я тут хочу сделать с Вас что-то новое! Не думайте обо мне дурно и не считатйте, что я так несносен и назойлив – потому что я не переношу ничего, ничего омрачающего, никакой озлобленности или обиды – только свободное безоблачное общение.

            Еще раз моя сердечная благодарность доброй и уважаемой госпоже профессорше и Вам, и позвольте нам верить и надеяться, что в дни праздников, когда Вы и мы будем посвободнее, – столь блестяще начатое музицирование будет повторено!

Вас любящий, Вам преданнейший и высочайше Вас ценящий

           

                                                                                    Л. Пастернак.

Публикация, вступительная заметка, примечания
и перевод З. Копельман, Иерусалим


1   Z. Rosenkranz. "Lofty Spiritual Centre" or "Bug-Infested House"? Albert Einstein's Involvement in the Affairs of Hebrew University, 1919–1935. In: S. Katz, M. Heyd (ed.). The History of the Hebrew University of Jerusalem. The Magnes Press, Jerusalem. 1997. P. 388 (на иврите).

2   Там же.

3  См. З. Копельман. Письма Л.О. Пастернака Х.Н. Бялику // Studies in Modern Russian and Polish Culture and Bibliography. Essays in Honor of Wojciech Zalewski. Stanford Slavic Studies, vol. 20, 1999. С. 234–272.

4   См. Л. Пастернак. Альбом портретов. Текст Г. Штрука . Берлин, 1923.

5   M. Grüning. Ein Haus fürAlbertEinstein. Erinnerungen. Briefe. Dokumente. Verlag der Nation. 1990. S. 238–239 (перевод мой).

6   Переписка Бориса Пастернака . Худ. лит., Москва, 1990. С. 107.

7   Грюнинг, указ. соч., с. 489 (перевод мой). Грюнинг репродуцирует не только портрет маслом, о котором идет речь, но и два сделанных Пастернаком карандашных наброска – Эйнштейн играет на скрипке и портрет, несомненно выполненные тогда же, когда было написано публикуемое ниже письмо художника.

8   Упомяну лишь один наудачу выбранный эпизод: "Концерт Р.И. Пастернак и А. Могилевского [скрипка] состоялся 3 ноября 1908 года в Малом зале Благородного собрания (теперь Октябрьский зал Дома союзов) и прошел с большим успехом. Играли сонаты G-dur Бетховена, c-moll Винклера (впервые) и A-dur Цезаря Франка. Через день в "Русских ведомостях" появилась написанная Энгелем рецензия с констатацией успеха и значения этого сонатного вечера и тонким критическим разбором его деталей..." (Е.Б. Пастернак. Борис Пастернак: материалы для биографии. Сов. писатель, Москва, 1989. С. 107.) См. также: Эрнст Зальцберг. "Всю жизнь я ее помню грустной и любящей..." (Розалия Исидоровна Пастернак, 1867–1939) // Русское еврейство в зарубежье, т. I (VI). Сост. М. Пархомовский. Иерусалим, 1998. С. 318–325.

9   См. Б.Л. Пастернак. Соб. соч. в 5-и тт. Т. 5: Письма. С. 46–47, 54.

10   Немецкому языку Леонида Осиповича, как, впрочем, и его русскому, присуща некоторая причудливость стиля и эмоциональная взвихренность синтаксиса, что хотелось бы сохранить и в переводе.

11   Знаменитая максима еврейского мудреца 1 в. до н.э. рабби Гиллеля. Предание гласит, что некий иноверец пришел к р. Гиллелю и попросил обучить его Торе, пока он сможет простоять на одной ноге. Мудрец ответил: "То, что ненавистно тебе, не делай ближнему своему. Это все Учение, остальное – толкования. Иди и учись!" (Талмуд, Шаббат, 31а).