Зоя Копельман

"УДИВИТЕЛЬНО, ДО ЧЕГО
БЕСПОВОРОТНЫ СЛОВА…"

Послесловие переводчика

У Натана Заха каждый поэтический сборник имеет свое лицо. Мне особенно близки и понятны тексты его второй книги "Ширим шоним" (1960), что можно перевести и как "Разные стихи", и как "Другие стихи". Понятны не в том смысле, что могу пересказать их, раскрыв смысл и обрисовав ситуацию, а потому, что обычно вижу, как и почему они сделаны. Если позволительно говорить об отношении поэзии к действительности, то стихи Заха из этого сборника лишены точки опоры, ей принадлежащей. В его восприятии мира нет устойчивого начала координат, поэтому, когда я пытаюсь найти вещный аналог его мировоззрению, мне всегда приходит на ум один и тот же кинематографический образ: раскачивающиеся двустворчатые двери под вывеской "Saloon". Мало того, что эти двери почти всегда в движении, о них еще зачастую невозможно сказать, снаружи они или внутри, открываются или закрываются - ведь их створки ведут себя довольно независимо.

По такому принципу построено стихотворение "Беда проходит без следа". Прочтя мой перевод, иные знакомые тотчас припоминают: "казнить нельзя помиловать" - и смотрят вопросительно. Сходство налицо, но в том-то и заковыка, что в знаменитой сказочной загадке неопределенность кратковременна - сделав выбор и поставив запятую, мы немедленно оказываемся в удобном детерминированном бытии. Увы, запятые, прилежно расставленные Захом, смеются над тщательно ищущим опору рассудком. Ясно, что симметричные трехстишия как нельзя лучше воплощают речевую конструкцию типа "двери-распашонки".

Неустойчивость как основополагающий принцип мировосприятия (а Натан Зах к тому же нередко напивался допьяна) обнажалась и в неуверенности по отношению к высказанному слову. Кажется, будто кошмар тютчевского постулата: "Мысль изреченная есть ложь" - преследовал Заха, приковывал к прозвучавшему слову, взыскуя ответственности: правду, всю правду и только правду. Отсюда - алогичное косноязычие таких стихотворений, как "Рисовальщик рисует…", где ощупью приближается к заветной истине поток авторского сознания. Но читатель хорошо понимает, что это - прием, что текст взвешен, продуман и выдан потом за монолог только что подошедшего к теме интеллигентного собеседника.

Особенно примечательно в этом отношении стихотворение "Возможно". К сожалению, несовпадение глагольных грамматических категорий лишает перевод открытости подлинника: в иврите первое лицо глагола в прошедшем времени, как известно, лишено признаков рода. Оттого текст можно представить и как монолог мужского "я", обращенный к женщине (на этот раз признаки рода в местоимении "ты" имеются в иврите, а в русском исчезают), и как диалог между мужским и женским голосами, причем ивритскому читателю приходится самостоятельно расписывать его по ролям:

ВОЗМОЖНО Возможно. Я возвращаюсь, сказал я возможно. Больше не жду. Я ждал(а) довольно. Но я плыву. Взгляни. Возможно. Я удаляюсь. Вода обрывает ряску, и та облепляет, рыбы шныряют тверды в себе. Тверды их кости, окостеневают в их крови. Возможно. Возможно. Я не сказал(а), когда. Я вижу. Я лишь сказал, что я вижу, я имею в виду тебя. Уже какое-то время я вижу тебя. Возможно. Я не сказал(а), гора. Но это весьма возможно. Я помню гору с давних пор, когда начал помнить себя, в прошлом. Но я сказал(а), возможно.

אולי אוּלַי. אֲנִי חוֹזֵר, אָמַרְתִּי אוּלַי, לֹא שֶׁאֲחַכֶּה. חִכִּיתִי דַּי. אֲבָל אֲנִי שׂוֹחֶה. הִבִּיטִי. אוּלַי. אֲנִי מִתְרַחֵק. הַמַּיִם תּוֹלְשִׁים אֶת הָאַצּוֹת, גְּמִישִׁים, דָּגִים מְשׁוֹטְטִים קָשִׁים בְּתוֹךְ עַצְמָם. קָשׁוֹת עַצְמוֹתֵיהֶם, קְרוּשִׁים בְּתוֹךְ דָּמָם. אוּלַי. אוּלַי. לֹא אָמַרְתִּי מָתַי. אֲנִי רוֹאֶה. אָמַרְתִּי רַק שֶׁאֲנִי רוֹאֶה, כְּלוֹמַר, אוֹתָךְ. זֶה זְמַן שֶׁאֲנִי רוֹאֶה אוֹתָךְ. אוּלַי. לֹא אָמַרְתִּי הַר. אֲבָל זֶה קָרוֹב לְוַדַּאִי. אֲנִי זוֹכֵר הַר מִכְּבָר וּמִמָּתַי שֶׁאֲנִי זוֹכֵר אֶת עַצְמִי, עָבָר. אֲבָל אָמַרְתִּי אוּלַי.

Как непохоже это стихотворение на хрестоматийное стихотворение Рахели (1890-1931) под тем же названием "Улай"! Для Заха я выбрала эквивалентом "улай" русское "возможно", хотя часто это слово переводят как "может быть":

МОЖЕТ БЫТЬ Может быть, Никогда не бывало тех дней? Может быть, Никогда не вставала с зарей и не шла По росистым лугам я косить? Никогда в те горящие долгие дни На полях Не везла я с ликующей песней снопы На тяжелых, высоких возах? Никогда не бросалась в кристальную синь Твоих волн? О, Кинерет ты мой, о, Кинерет ты мой, Неужели то был только сон? Перевод Мирьям Ялан-Штекелис

ואולי לא היו הדברים... וְאוּלַי לֹא הָיוּ הַדְּבָרִים מֵעוֹלָם, אוּלַי מֵעוֹלָם לֹא הִשְׁכַּמְתִּי עִם שַׁחַר לַגָּן, לְעָבְדוֹ בְּזֵעַת-אַפָּי? מֵעוֹלָם, בְּיָמִים אֲרֻכִּים וְיוֹקְדִים שֶׁל קָצִיר, בִּמְרוֹמֵי עֲגָלָה עֲמוּסַת אֲלֻמּוֹת לֹא נָתַתִּי קוֹלִי בְּשִׁיר? מֵעוֹלָם לֹא טָהַרְתִּי בִּתְכֵלֶת שׁוֹקְטָה וּבְתֹם שֶׁל כִּנֶּרֶת שֶׁלִּי...הוֹי, כִּנֶּרֶת שֶׁלִּי, הֶהָיִית, אוֹ חָלַמְתִּי חֲלוֹם? רחל

Кокетливое лукавство вопросительных предложений никого не может сбить с толку. Любой израильский школьник знает, что на все "может быть, никогда не бывало" надо отвечать: бывало! Потому что и вставала с зарей, и косила, и купалась в Кинерете написавшая это стихотворение поэтесса из кибуца "Дгания" - девушка с трагической судьбой и трогательным именем Рахель. "Может быть", подобно многим другим ее стихам, любимо всеми как песня. Возьму на себя смелость утверждать, что стихотворение Заха "Возможно" было написано с целью явить новую реинкарнацию художественных возможностей ивритского слова "улай". Ведь в его сборнике, о котором веду речь, ивритский читатель сразу распознал заховское отталкивание от прежних канонов - другие стихи.

Вот еще пример. Знаменитое стихотворение отца новоивритской поэзии Хаима Нахмана Бялика (1873-1934) начиналась цитатой из Исайи (40:7): "Ахен хацир ха-ам" (полный текст этого библейского речения: "Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа, так и народ - трава"). В русском переводе В.Е.Жаботинского начало стихотворения выглядело так:

Как сухая трава, как поверженный дуб,
Так погиб мой народ - истлевающий труп.
Прогремел для него Божий голос с высот -
И не внял, и не встал, и не дрогнул народ…

Этими нелестными словами Бялик клеймил в 1897 году украинских евреев, которые за заботой о копейке не заметили, что в Базеле прошел Первый сионистский конгресс. Обильно уснащая свою речь библейскими профетическими оборотами, поэт выступал, как пророк, чей голос должен воспламенять бойца для битвы, и, не стесняясь в выражениях, объяснял своему народу, что тот отжил свой век и не достоин называться "избранным".

Натан Зах восстал против этой русской традиции. В 1955 году он словно возразил Бялику собственным стихотворением, тоже открывавшимся библейским сравнением с травой. Цитате из книги пророка была противопоставлена близкая по смыслу цитата из книги поэта (Псалмы, 102:15): "Энош - ке-хацир ямав", то есть "Дни человека, как трава… [пройдет над ним ветер - и нет его]". В отличие от Бялика, Зах писал не о народе, а об отдельном человеке, о его экзистенциальном коде, а также о тех редких избранных, которые преодолеют эфемерность человеческого бытия и тяжесть страдания и взовьются искрами в высоком полете. Если первую строфу своего стихотворения Зах посвятил медитации над стихом псалмопевца, то вторая и третья строфы - вслушивание в слова Элифаза, одного из товарищей Иова (5:7). Ни одного авторского слова нет в этом стихотворении, которое усилиями Заха открыло новую правду в изреченных тысячелетия назад мыслях.

Родившись в Германии и прожив на Земле Израиля меньше двадцати лет, Натан Зах вступил в ивритскую словесность полноправным наследником лучших ее творцов. Он взвалил на себя тяжесть священных текстов и продолжил традицию поэтического ремесла на языке, где почти каждое слово нерасторжимо связано с Библией. Не умея выйти из круга одиночества, Зах многократно возвращался к словам Создателя: "И сказал Господь Бог: Не хорошо быть человеку одному" (Бытие, 2:18), всякий раз сверял их с собственным опытом и облекал наблюдения в ускользающие от позитивистской успокоенности поэтические строки. Примерами таких протоколирующих стихотворений являются и переведенные мною "Ошибка" и "Быть одному" (на иврите: "левадо" - то самое слово, что слетело с уст Бога и с тех пор метит стихи сакральным подтекстом).

И снова, как и в стихотворениях, упомянутых выше, невозможно с определенностью выстроить ситуацию, скрывающуюся за текстом. О двоих ли говорит стихотворение "Быть одному" или об одном? И в чем и чья ошибка в одноименном стихотворении, восходящем все к той же цитате и той же проблематике?..

Перечитываю свои переводы - и грущу, что предлагаю читателю их, а не подлинники.