СтатьиОчерки...Прочтения...РецензииПредисловияПереводыИсследованияЛекцииАудиозаписиКниги

Предисловие Зои Копельман к книге «Анекдоты от Гершеле Острополера» Классический еврейский юмор. (Составил и перевел с идиша Хаим Бейдер)

ЕВРЕЙСКИЙ ШУТ ГИРШ ОСТРОПОЛЕР

Книга анекдотов про Гершеле Острополера переносит читателя в еврейский мир Подолии, края, где в эпоху независимости польского государства Речи Посполитой распоряжались поляки, а позднее, с конца восемнадцатого века, – русские и украинцы. Более того, мы попадаем в гущу хасидской жизни, во двор великого цадика ребе Боруха из Меджибожа, известного также как ребе Борухл из Тульчина, городка, где он возглавлял еврейскую общину пока в Меджибоже был жив его знаменитый дед Бешт (Исраэль бен Элиэзер Баал Шем Тов), основатель хасидизма.

Как часто случается в отношении хасидских цадиков, разные источники предлагают разные версии их жизнеописаний. Известно, что в Меджибоже, где в обстановке еврейского мистицизма и всеобщего поклонения, прожил свои последние годы Бешт, у его единственной дочери Адели родилось два сына. Исследователи называют даты их рождения: 1748 год для ребе Моше Хаима Эфраима и 1757-й – для ребе Боруха бен Иехиэля, а народное предание сблизило эти сроки и сделало братьев близнецами. Ребе Эфраим, цадик в Судилкове, около Шепетовки на Волыни, со временем стал еврейским книжником, автором труда "Дегель маханэ Эфроим" ("Знамя колена Эфраимова"), где размышлял над учением и образом жизни деда, а также указывал на недостатки его прямых учеников и последователей. Из его книги видно, как много значила для хасидов фигура цадика вообще: "От мудрецов, сподвижников деда моего, я унаследовал великую истину, что людям, стоящим во главе народа, дана власть очищать души израильские, запятнанные тиной грехов, и что от них зависит сущность покаяния... Одних праведник приближает к совершенству своею молитвою и учением, других – будничною беседою и занимательными рассказами". Брат Эфраима, ребе Борух во истину был человеком, "стоящим во главе народа".

Братья родились примерно за несколько лет до смерти деда, их детство прошло среди экзальтированных и мечтательных мистиков, наблюдавших воочию творимые Бештом чудеса. Они воспитывались в уверенности, что "озаренный бесконечным светом их святой дед мог духовным оком видеть все, что делается в мире от одного конца его до другого". Эта способность к мистическому зрению отличала многих великих цадиков, в том числе и ребе Боруха. Но Боруха еще и завораживала внешняя сторона жизни: убежденность Бешта в своей святости, поклонение хасидов, беспрекословное подчинение приказу цадика, шумная, восторженная, до экстаза доходящая молитва. Позднее, уже будучи цадиком в Тульчине, ребе Борух молился неистово, исступленно – предание говорит, что со стороны казалось, будто он объят пламенем, а его голос потрясал собравшихся до глубины души. Любимым чтением ребе Боруха была "Песнь Песней", которую еврейская традиция понимает и как рассказ о мистической любви души человека к Богу. Говорили, что в ребе Борухе живет частица души автора "Песни Песней" – царя Соломона. Говорили также, что и частица души царя Саула пребывает в ребе Борухе, и вспоминали об этом, когда цадика охватывали приступы меланхолии, мрачного уныния и сердечного смятения. Поговаривали даже, что эти приступы – наказание за дерзкое намерение ребе Боруха во что бы то ни стало привести Машиаха. В самом деле, ребе считал себя величайшим праведником и был уверен в своем от Бога полученном необычайном могуществе. Как-то раз, в празднование нового года деревьев "Ту-би-шват", ребе Борух рассказал своим хасидам виденный накануне сон, будто за длинным столом восседают в Царствии Небесном праведники всех времен, и председатель собрания, раби Шимон бен Йохай (которого хасиды считают автором каббалистической книги "Зохар", читает присутствующим нравоучения. Под впечатлением резких слов раби Шимона ребе Борух убоялся и побледнел от страха. Тогда раби Шимон бен Йохай поднялся, подошел к цадику, который стоял в дальнем конце стола, дружески похлопал его по плечу и сказал: "Борухл-сердце, не о тебе я речь веду, ибо ты – совершенный человек!"

Ребе Борух быстро сделался одним из влиятельнейших цадиков. Еще будучи в Тульчине, он много разъезжал по Подолии, беседовал с евреями, творил чудеса, помогал и оказывал покровительство, а хасиды платили ему восторженной любовью и одаряли бесчисленными подношениями. Когда же после смерти Бешта ребе Борух вернулся в Меджибож, слава великого деда воссияла над ним. Подобно мудрецу древности, редактору Мишны раби Иегуде ха-Наси, ребе Борух из Меджибожа был сказочно богат. Он в прямом смысле слова имел "двор", сильно напоминавший дворы польских магнатов, разъезжал в великолепной карете. Десятки слуг, поваров и кухарок обслуживали никогда не прекращавшийся поток паломников, которых ребе принимал в особой зале, сидя в высоком кресле. При "дворе" ребе часто задавались пиры, на которых в паузах между переменами блюд цадик вразумлял и наставлял свою паству. И тут нельзя умолчать об одной весьма малоприятной черте ребе: он был донельзя нетерпим и гневлив, язвительно говорил о других цадиках, а с основателем "хабада", ребе Шнеуром Залманом из Ляд и цадиком Леви-Ицхоком из Бердичева всю жизнь пребывал в конфликте. В идишских записках о ребе Борухе из Меджибожа находим, что "однажды он говорил о своих знаменитых современниках и гневался на них чрезвычайно, и утверждал, что они облекаются в неподобающие им ризы, что им не к лицу поучать народ в духе каббалы и сосредоточенно молиться", а также что "однажды он сидел за столом в присутствии многих цадиков и стал поносить и унижать праведников, умерших сто лет до того, и удивились все присутствующие". Хасидам больно было наблюдать вспышки гнева "сварливого цадика", как называли его за глаза, и они истолковали их в положительном смысле, о чем свидетельствует такая, например, история:

"У ребе Боруха из Меджибожа был свой путь святого служения, и заключался он в том, что ребе Борух нещадно поносил своих учеников и изливал ярость на приходивших к нему за советом хасидов. Как-то раз сидит он за столом, по правую руку от него сидит его кум, цадик Авраам Дов из Хмельника, а по левую руку – кум, цадик Йосеф из Ямполя. Сидят они и трапезничают, как входит в залу один богатый еврей. Вдруг ни с того ни с сего ребе Борух начинает его поносить на все лады да еще и приказывает своим слугам вытолкать еврея взашей. Слуги, понятное дело, повиновались. Тут заговорил его кум, ребе из Хмельника:

– А как же быть со словами Гемары: "срамящий ближнего прилюдно"?

Поглядел на него ребе Борух и говорит:

– Что говорит ученый муж? "Срамящий ближнего прилюдно"? Отчего же не закончить изречение: "...нет у такого доли в будущем мире"? Только я как увидел, что этому человеку грозит тяжкое испытание, и узнал, что, унизив и осрамив его перед всеми, я могу отвратить беду, мог ли я не отдать свой будущий мир ради благополучия сына Израилева?

Ребе из Хмельника извинился и сказал, что ему о том ничего ведомо не было".

В этой и других аналогичных историях гневливость и несдержанность ребе Боруха не только получили оправдание, как "меньшее из двух зол", но и предстали как великая жертва цадика.

Однако история историей, а почитателям ребе трудно было переносить цадика в гневе и больно было видеть его в мрачной угрюмости. Тем более что сам ребе Борух, хотя и заставлял евреев поститься, был поклонником веселья, так как "грусть вредит человеку даже в деле заработка". Более того, ребе наказывал евреям побольше бывать на людях, ибо "иной сидит по целым дням взаперти в своей комнате и постоянно учится и не выходит на улицу, чтобы разговаривать с людьми, – такой человек называется нечестивым, как сказано (Мишна Авот, гл.2): "Не будь нечестивцем про себя!", т.е. не сделайся нечестивым через то, что всегда живешь с самим собою". (В этом поучении очевидно негативное отношение к противникам хасидизма - рациональным талмудистам, которые во главу угла ставили изучение Талмуда и не признавали ни религиозного экстаза, ни чудодейства, ни авторитета цадиков и бессмысленного, как они полагали, поклонения толпы.) Не удивительно, что воспитываемым в таком духе хасидам хотелось, чтобы кто-нибудь развеселил ребе, разогнал его тяжелую печаль. И такой человек нашелся. То был острослов и проказник Гирш из Острополя, более известный как Гершеле Острополер. О первой встрече Гершеле с ребе Борухом в народе рассказывается так:

 

"Случилось ребе быть в особенно подавленном настроении. Он никого не хотел видеть, заперся в комнате и строго-настрого запретил нарушать его уединение. Мрачный и раздраженный вышагивал ребе взад-вперед по комнате, когда туда неожиданно прокрался Гершеле и принялся ходить за ним следом, высоко поднимая фонарь.

– Что ты здесь ищешь, человече? – спросил изумленный цадик.

– Слышал я, где-то здесь ребе повесил свой нос, вот я и пришел его искать, – ответил Гершеле.

Ребе улыбнулся, и Гершеле остался при нем".

Что же за человек был Гершеле Острополер? До сих пор бытует мнение, что это фольклорный персонаж, плод народной фантазии. Но это не так. Гершеле – реальная фигура, хотя о его жизни нам известно совсем немногое. Он жил во второй половине 18 века и по названию родного Волынского городка Острополя получил свое прозвище. В детстве Гершеле отличался поразительными способностями к учению, и ему прочили блестящее будущее еврейского мудреца, не иначе как раввина. Но надежды меламедов не оправдались: мальчик рано осиротел, и надо было думать о том, как прокормиться. Тогда он выучился на резника домашней птицы и некоторое время этим занятием зарабатывал себе на хлеб. Однако у Гершеле была неспокойная натура: с одной стороны, он любил учиться и углубляться мыслью в религиозные книги, постигая высшую премудрость каббалы, а с другой – не мог пройти мимо чьего-то недостатка, какой-то нелепой или неблаговидной ситуации, обязательно ему нужно было вмешаться и откомментировать событие – едко, метко и невзирая на лица. Только люди – всего лишь люди, и, даже сознавая справедливость слов Гершеле, они предпочитали его своеобразной критики не слышать и не видеть, ведь все замечания Гершеле были такими смешными и занозистыми, что их потом еще долго передавали из уст в уста.

Гершеле нажил в Острополе слишком много врагов, вот почему, как говорят, ему пришлось довольно долго скитаться по Подолии, не брезгуя и попрошайничеством, пока, наконец, в какой-то корчме он не повстречался с ребе Борухом из Меджибожа и его хасидами. Гершеле вовсе не был пустым скоморохом. Многие его шутки построены на игре словами из Священного Писания и других еврейских книг (такие шутки особенно трудны для перевода). В родословии Гершеле упоминают его прадеда, раби Шимшона из Острополя, который был раввином в Подолии накануне погромов Богдана Хмельницкого в 1648 – 1649 годах. Рассказывают, что к раби Шимшону ежедневно являлся ангел и посвящал праведника и каббалиста в тайны Учения, так что после этих "уроков" он написал свой комментарий к Торе. Однако заслуги перед Небом не помогли раввину спасти свою общину от погромщиков. Когда озверелые казаки ворвались в Острополь, раби Шимшон собрал евреев в синагоге, и все они погибли, освящая Имя Господне. Видимо, Гершеле был первым еврейским шутом – не свадебным затейником и сочинителем экспромтов бадханом, не дурашливым или нарочито серьезным пуримшпилером, а именно шутом при дворе ребе Боруха в Меджибоже, тем, что на иврите называется лец, то есть насмешник и пересмешник. Шуты, как известно, имелись при дворах европейских монархов и крупных феодалов и обладали совершенно особым социальным статусом. В образе шута словно соединились два персонажа. Один – грубый, некультурный, не связанный никакими условностями. Другой – мудрец, насквозь видящий людей, читающий их мысли, маг и чудодей. Ясно, что чем более регламентирована жизнь общества, тем с большим нетерпением ждут в нем минуты раскрепощения, тем готовнее примут шута в его первой ипостаси. С другой стороны, в обществе, где мистика почитается высшей мудростью и наградой за благочестие, а магия воспринимается как удел избранных, осененных Высшей милостью, вторая ипостась шута вызовет душевный трепет и будет притягивать к себе людей, жаждущих прикоснуться к Святому. Хасидское бытие совмещало в себе и ревностное религиозное благочестие, и строго узаконенный церемониал во всем, что касалось цадика, и привычное, но всегда напряженное ожидание мистических откровений и чудес, а потому создавало идеальные условия для появления шута. Гершеле Острополер стал еврейским "придворным" шутом не только в силу собственного остроумия, дерзости и наблюдательности, но и благодаря существованию пышного двора ребе.

Давно замечено, что ивритское "лец" при обратном прочтении превращается в "цел", то есть "тень". Еврейский шут Гершеле во многом был "теневым отражением" своего патрона. Их объединяло несколько основополагающих черт: и тот и другой хорошо знали природу человека (ребе, бывало, говорил: "Для моей души нет ничего сокрытого"; и тот и другой были достаточно начитаны в еврейской религиозной литературе, однако в силу разных причин избрали мирскую жизнь в гуще людских масс, а не ученое затворничество. Оба не могли не отреагировать на человеческое несовершенство, потому что им были дороги мораль и исполнение заповедей. Может быть, благодаря этому глубинному сходству Гершеле так любил переодеваться в одежды ребе и – пока тот бывал в разъездах или надолго исчезал в своей комнате – усаживался в кресло цадика и вместо него устраивал прием посетителей, как если бы он был сам ребе Борух. Не только приехавшие издалека, но и домашние не могли распознать подмены в осанистом и авторитетном "ребе", а полученные от Гершеле советы действовали безотказно.

Однако жало критики Гершеле Острополера не щадило и цадика, и тут мы имеем прямо противоположные сведения о характере их отношений. У маскилим, просвещенных евреев нового времени, сложилось резко отрицательное отношение к хасидам, и потому и ивритский поэт Авраам Дов Готлобер в своих "Воспоминаниях", и Семен Дубнов в "Истории хасидского раскола" сходятся на том, что "вообще, Борух представляет собою первообраз позднейшего украинского цадика, со всеми непривлекательными чертами этого типа. Внук Бешта, восседавший на престоле своего славного деда, в его резиденции, воплощал уже собою грядущее вырождение хасидизма". Поэтому они настойчиво повторяют историю о том, как гневливый цадик в конце концов потерял терпение и в ответ на особенно обидную шутку Гершеле приказал спустить шута с лестницы. А поскольку дело было в разгаре многолюдного пиршества и все были несколько навеселе, бросившиеся исполнять веление ребе хасиды переусердствовали, и Гершеле получил тяжелую травму, от которой вскорости скончался. Эта версия получила широкое хождение в художественной литературе о Гершеле, в частности, в рассказе Ицика Мангера. В отличие от кругов еврейских просветителей хасиды благоговейно чтят память ребе Боруха. В сборниках хасидских историй, например, в том, что составлен раввином и ученым Шломо Йосефом Зевином (1890, Белоруссия – 1978, Иерусалим), ребе Борух из Меджибожа предстает великим провидцем, заступником хасидов и на небе, и на земле. В апологетических источниках мы не найдем обвинений цадика в гибели его шута, напротив, там говорится о снисходительности ребе и безнаказанности проделок Гершеле.

* * *

Истории о Гершеле в предлагаемой читателю книжке отобраны и переведены с идиша Хаимом Бейдером, и, как всякое извлечение из большого корпуса, композиция книги и ее состав отражают вкус и позицию составителя. Хаим Бейдер родился в 1920 году в Подолье. С 12 лет начал печататься на идише в детских журналах. Закончил педагогический институт в Одессе. Дважды, в 1941 и в 1948 годах, предполагал выпустить поэтические сборники на идише, но оба раза осуществить план не удалось – сначала из-за войны, потом из-за антисемитской кампании в СССР. На Украине Бейдера опекал Перец Маркиш, и в 1947 году в Киеве, на съезде писателей республики был устроен персональный вечер еврейского автора.

С 1941 года Хаим Бейдер был русскоязычным журналистом, и лишь с наступлением "оттепели" в 1961 году вернулся к сотрудничеству в идишских изданиях: газете "Биробиджанер штерн" и особенно журнале "Советиш геймланд", где проработал с 1973-го по 1991 год – заведовал отделом, а позднее был заместителем главного редактора. В 1991 году выпустил в издательстве "Советский писатель" книгу на идише об истории еврейской литературы на этом языке, а в 1991-м – издал хрестоматию для самостоятельно изучающих идиш. В 1992–1994 читал лекции в Еврейском университете в Москве по идишской литературе и публиковал статьи в "Вестнике" этого университета. С середины 1990-х годов Хаим Бейдер живет в США, где сотрудничает в еврейских газетах "Цукунфт" и "Форвертс" (последняя выходит также по-русски).

Зоя Копельман, Иерусалим